80 лет назад в Москве завершился процесс по делу конспиративного общества "Кабуки", объединявшего руководящих работников-любителей коллективного пьянства и разврата. Одновременно подобные "гнойники" рьяно ликвидировали в аппаратах управления по всей стране. 
"Захватили проституток и поехали в губотдел"

Начала процесса по делу тайного общества "Кабуки" с напряженным вниманием ожидала вся советская страна. Лишь самые далекие от общественной жизни и изучения текущего момента элементы могли подумать, что речь идет об очередной иностранной шпионской сети. Все читающие граждане самой читающей страны мира знали, что у общества нет японских корней и оно никакого отношения не имеет к гастролировавшему в 1928 году в СССР одноименному японскому театру. Газеты, сообщая о разоблачении преступной группы, писали, что речь идет о матерых развратниках, окопавшихся в московском губернском Союзе строителей. Причем одним из самых мерзких и антисоветских деяний общества "Кабуки", как писала пресса, стало празднование десятилетия ВЛКСМ, во время которого члены общества напились и предавались коллективному разврату с женщинами легкого поведения. Мало того, все оргии проводились на украденные из профсоюзной кассы взносы рабочих-строителей.

После такой рекламы все с нетерпением ожидали продолжения интригующей истории общества "Кабуки" и гадали о том, что же произойдет в финале.

На первый взгляд ситуация выглядела довольно нелепо: советская власть признавалась в полном неумении подбирать кадры и руководить ими и, по сути, выступала в роли унтер-офицерской вдовы, которая публично порет сама себя, да еще и старается собрать как можно больше зрителей. Однако все было далеко не так просто. С тех времен, когда все дороги вели в Рим, каждый правитель знал, что для удержания плебса в повиновении необходимо давать ему хлеба и зрелищ. Правда, при дефиците еды массовые мероприятия не могли возместить недостаток пищи, но вполне сносно отвлекали народ от сопутствующих голоду тягостных мыслей.

Ситуация с продовольствием, сложившаяся в конце 1928 года, сама подталкивала кремлевское руководство к устройству увлекательного массового действа. По всей стране наблюдался дефицит хлеба, и рассказы советских газет о том, что печеный хлеб мешками скупают на корм скоту крестьяне, не могли успокоить пролетариат и других горожан. А вот история о грязном разврате и массовых оргиях могла занять умы масс на многие дни и даже недели. Главное было - не затягивать паузу в развитии действия.

Следственные органы не подкачали, и процесс начался 31 января 1929 года именно там, где и проходила большая часть оргий общества "Кабуки": в московском Центральном клубе Союза строителей. Количество публики и прессы соответствовало масштабу мероприятия. Вот только обвиняемые на этом фоне выглядели мелко и непрезентабельно. Как оказалось, глава "Кабуки" В. М. Карманов в губотделе профсоюза служил всего-навсего техническим секретарем инженерно-технической секции. Чуть более высокую должность - секретаря президиума губотдела - занимал его ближайший соратник П. П. Данилов. А. А. Каспирович работал инженером-нормировщиком, К. А. Иванов - рядовым бухгалтером, С. Д. Наумов - начальником справочных столов, Г. В. Бурдин и В. А. Гумбовский - инструкторами.

Все остальные обвиняемые - член президиума Союза строителей Л. И. Селиванов, управделами А. Я. Логодин, ответственный секретарь секции Г. А. Найденов и комендант клуба И. С. Глазков - попали на скамью подсудимых не за участие в обществе, а за попустительство его деятельности. И если комендант хотя бы предоставлял помещения для оргий, то остальные "попустители" только лишь слышали о коллективных пьянках и гулянках. Так что привлечение их к ответственности выглядело как попытка придать солидности группе мельчайших профсоюзных аппаратчиков.

Еще большим разочарованием для публики стал сам ход процесса. Лишь один бухгалтер Иванов полностью признал себя виновным. Остальные обвиняемые дружно утверждали, что никакого общества "Кабуки" не существовало, а были просто пьянки и небольшие заимствования денег из профсоюзной кассы.

Карманов, например, рассказывал, что не связывается с криминалом с тех пор, как его много лет назад судили за грабеж. После этого он исправился, плотничал, окончил рабфак, поступил в вуз и продвигался по профсоюзной линии. Вот только в 1928 году споткнулся: развелся с женой, лишился отдельной комнаты и начал пить. Примерно такую же историю рассказывал и воевавший в гражданскую войну Данилов. Мол, на почве семейных неурядиц начал выпивать, а потом стал пить каждый день. Как правило, друзья собирались в пивной "Тетя", затем переходили в следующую, потом еще в одну, забредали в ресторан и заканчивали отдых, судя по их показаниям, довольно однообразно:

"В два часа ночи,- говорилось в их показаниях,- вышли из "Праги", захватили проституток, наняли автомобиль и поехали в губотдел".

В связи с отсутствием жилья завершающую часть ночи профсоюзные аппаратчики проводили с девушками прямо в рабочих кабинетах. Днем кое-как работали, а вечером, позаимствовав деньги из профсоюзной кассы, начинали новый поход с посещения "Тети".

Постепенно компания расширялась, к ней присоединялись все новые и новые неприкаянные работники губотдела. К примеру, Каспирович - бывший коммунист-подпольщик, работавший за рубежом и даже успевший посидеть в иностранной тюрьме за большевистскую пропаганду. Его, видимо, не удовлетворяла полученная в СССР невысокая должность, и он решил развеять печаль в обществе коллег. Скорее всего, именно ему принадлежала идея придать компании вид конспиративного питейного общества. За столиком в "Тете" быстро набросали устав, в котором говорилось:

"Общество существует на основе строгой дисциплины и конспирации... Общество создается на платформе общего пьянства и свободной любви... Члены общества оказывают содействие друг другу в передаче из рук в руки женщин. Членами являются только лица, имеющие в этом отношении боевой стаж".

Основатели общества не забыли вписать в устав и положения о взаимопомощи в продвижении по службе и привлечении в общество всех достойных работников губотдела и Союза строителей. Однако, когда устав и прочие документы "Кабуки" предъявили им на суде, они заявили, что это только пьяная шутка, а все дело безобразно раздуто газетами. Относительно всех остальных эпизодов, включая оргию в клубе Союза строителей в день десятилетия ВЛКСМ, все отвечали однообразно: "Был пьян и ничего не помню". А все допрошенные свидетели видели лишь, как компания, выгрузившись из автомобиля с проститутками и корзинами, наполненными бутылками вина, отправилась в комнату выставок клуба.

Однако суд уже перестал интересоваться волнующими публику пикантными деталями. Прокурор и председатель суда сконцентрировались на конспиративности общества "Кабуки" и том вреде, который оно нанесло смычке рабочих с крестьянами. Прокурор Дубровский спрашивал обвиняемых, понимают ли они, что большинство сезонных строительных рабочих - из деревень и теперь они принесут в крестьянские массы искаженное представление о пролетариате и его союзах. Так что дело окончательно приняло политическую окраску. Соответствующим оказался и приговор. Карманова, Данилова и Каспировича приговорили к трем годам заключения, по отбытии наказания - к трем годам ссылки в Нарымский край и трем годам лишения прав. Иванов и Наумов получили по три года лишения свободы с трехлетним поражением в правах. Бурдин и Глазков были приговорены к одному году лишения свободы, Гумбовский - к одному году заключения с запрещением в течение трех лет занимать ответственные должности, а Найденов, Логодин и Селиванов - к одному году принудительных работ с запрещением в течение двух лет быть на ответственной работе.

Советские граждане могли посчитать себя обманутыми властью и прессой. Сумма похищенных профсоюзных средств оказалась немалой, но отнюдь не поражающей воображение - 2631 руб. 8 коп. (рабочий тогда получал 30-60 руб. в месяц, руководители - от 150 руб. и выше). А пьяниц-руководителей в любом городе или деревне было хоть отбавляй. Так что склонная к раздумьям часть населения могла бы и догадаться, что делом "Кабуки" народ отвлекали от текущих продовольственных и прочих трудностей. Вот только пропагандистская машина тут же дала новый повод для размышлений и возмущений - "смоленский гнойник".

"Танцевал на крыше экзотический танец"

Спустя два дня после объявления приговора Карманову и его подельникам в Смоленске начался суд по делу о злоупотреблениях в высшем органе советской власти губернии - губернском исполнительном комитете. Главным обвиняемым следствие сочло Е. И. Дзяворука, который с 1924 года служил секретарем Смоленского губкома. При постоянно меняющихся председателях губкома и их заместителях Дзяворук, если верить обвинительному заключению, взял все управление губернией в свои руки. А чтобы сплотить вокруг себя соратников, стал приглашать их к себе на дачу на обеды и обильную выпивку. Достаточно скоро дом Дзяворука в округе стали называть "Пей до дна", поскольку именно этот припев цыганской песни постоянно доносился из его окон. Не обходилось и без девиц легкого поведения. Документы по делу свидетельствовали, что в один из приездов Дзяворука с компанией на дачу "ответственный товарищ танцевал на крыше экзотический танец с проституткой".

Одним разгулом и обвинениями в моральном падении дело не ограничивалось. Дзяворуку инкриминировали дискредитацию звания ответственного работника. Следствие установило, что летом 1926 года они с приятелями, возвращаясь после пьянки на автомобиле в Смоленск, поругались и подрались. Причем это произошло на глазах у множества людей. А после того как компания приехала в Смоленск, ссора продолжилась:

"В центре города Дзяворук начал кричать,- говорилось в документах,- тогда приятели стали его жестоко избивать. Дзяворук выбросился на полном ходу из автомобиля, чудом оставшись в живых".

Как утверждало следствие, Дзяворук оказался не только видным организатором, но и знатоком делопроизводства и финансового учета. Он создал настолько запутанные схемы движения бюджетных средств, что потом легко составлял липовые сметы на их расходование и распределял между верными людьми. В обвинительном заключении говорилось, что незаконные пособия получали все без исключения ответственные работники губернии. Так что среди них сложилась группировка, защищавшая и покрывавшая Дзяворука.

Некоторые сотрудники губернского финансового отдела попытались прекратить вольное обращение Дзяворука с казенными деньгами. Но заведующий губфо Коршунов, часто распевавший вместе с секретарем губисполкома "Пей до дна" и получавший от него пособия, немедленно эти попытки пресек. Он запретил своему заместителю проверять губисполком, а доклад заведующего контрольным подотделом Амброзиуса о злоупотреблениях в губисполкоме положил под сукно. Самого Амброзиуса пригрозил с позором уволить. В свою очередь, принципиальный контролер незамедлительно отправился в Москву и в Наркомфине РСФСР нашел для своего доклада заинтересованных читателей.

Летом 1928 года в Смоленск выехали контролеры Наркомфина, и после их проверки Амброзиуса сняли с работы, а всем остальным местным контролерам запретили даже приближаться к финансовым документам губисполкома. Вот только Амброзиус не сдался и продолжил свой поход по высоким инстанциям. Очередные проверяющие оказались неподкупными и вскоре обнаружили, что Дзяворук присвоил как минимум 23 тыс. руб. После этого за дело взялись следователи.

Конечно, смоленская история оказалась куда менее насыщенной интимными подробностями, чем история общества "Кабуки". Но и она вызвала в стране множество разговоров. Ведь газеты писали о "низком падении верхушки" и сообщали, что брошенные на ликвидацию "смоленского гнойника" ответственные товарищи изгнали из губернского партийного и советского аппарата 1500 соучастников Дзяворука. На этом фоне общество "Кабуки", в котором, по самым завышенным оценкам, помимо осужденных руководителей состояло два десятка профсоюзных чиновников, выглядело просто жалко.

В целом же складывалась довольно интересная картина. От дела к делу масштаб злоупотреблений и интерес к ним только нарастали. Как будто какой-то невидимый режиссер вел своих зрителей к кульминации этого грандиозного спектакля. И вряд ли целью постановки было лишь отвлечение населения от продовольственных проблем.

"Удалось купить весь налоговый аппарат"

Следующим широко известным в стране делом о злоупотреблениях властью и разврате стало астраханское дело. Дел и обвиняемых в Астрахани было гораздо больше, чем в Смоленске, а масштабы нарушений могли повергнуть в шок даже привыкших ко всему советских людей. Глава партийной комиссии по обследованию астраханской парторганизации Л. Любарский в 1929 году писал:

"Дело судебных работников явилось первым тревожным сигналом, что в астраханском соваппарате неблагополучно. Начатое летом 28-го года, оно было бы, несомненно, смазано и ограничилось бы стрелочниками, если бы не вмешался краевой следственный аппарат. Следователь краевой прокуратуры начал вновь ворошить уже "законченное" дело. В результате проделанного краевой прокуратурой глубокого следствия по делу судебных работников проходило и пройдет дополнительно 18 человек во главе с председателем губсуда Глазковым и его обоими заместителями. Из классового органа суд превратился в пьяную лавочку, где за недорогую цену можно было купить любой приговор. Растраты, взятки, понуждение женщин к сожительству, дискредитация советской власти, открытые пьяные оргии с нэпманами и прочими чуждыми элементами - всем этим пестрит приговор по делу губсуда и нарсудов. Работу нарсудов приговор характеризует как "полнейшее забвение классовых задач, попрание интересов трудящихся ради своих корыстных личных целей и полнейшую оторванность от широких трудящихся масс". Председатель губсуда Глазков, его заместитель Калинкин приговорены к 10 годам лишения свободы со строгой изоляцией. Второй заместитель и еще ряд судебных работников, ранее работавших и даже работающих в настоящее время, будут судиться дополнительно. Несмотря на судебный процесс и чистку, в аппарате суда и в особенности нарсудов сохранились до сих пор взяточники".

Отдельное дело было и по "алексеевскому притону". Любарский возмущенно писал:

"Дело Алексеевой - наиболее омерзительная страница астраханского разложения. В течение шести лет на квартире Алексеевой систематически устраивались пьяные оргии, в которых участвовало около 45 членов партии, в большинстве ответственных работников. Не только видные хозяйственники вроде уполномоченного Центросоюза Исачкина, заведующего комбанком Иорина, председателя правления сельсоюза Эндульси, завед. Астпромкомбинатом Остер-Волкова, ныне работающего заместителем директора Электролеса в Сталинграде, и т. д., но и партийные работники вроде быв. члена партколлегии Никитина были организаторами и участниками гнусных оргий в Алексеевском притоне. Оргии принимали исключительно безобразный характер, участники их порой совершенно утрачивали всякие общественные нормы и человеческий облик. Нередко в Алексеевском притоне члены партии встречались с нэпманами. Во время попоек всякого рода торговцы, не терявшие твердой памяти, обделывали свои "дела", подкупая кого следует приношениями и угощениями. Многие не скрывали своих "подвигов", круговая порука была достаточно солидной, была полная уверенность в том, что "товарищи" не выдадут. Тем более что среди участников алексеевских "празднеств" был один из членов партколлегии, два следователя и несколько второстепенных партийных работников. Несколько раз об Алексеевой возникали дела в контрольной комиссии, из них одно в 1928 году. Однако, несмотря на достаточную очевидность ее виновности, благодаря заинтересованности "соратников" дело просто смазали".

Однако все остальные дела меркли в сравнении с делом финансовых работников.

"Массовая продажность финансового аппарата,- констатировал Любарский,- началась с 1925 г. Частному капиталу удалось купить весь налоговый аппарат, ревизорский, губналогкомиссию и значительную часть экспертизы бухгалтеров. Все эти части финансового аппарата работали "дружно" в интересах частного капитала, все взяточники были крепко связаны круговой порукой и покрывали друг друга. Взяточники совершенно не скрывали своей связи с нэпманами, которые оплачивали их кутежи и проституток.

Во внутреннем аппарате финотдела отлично знали, что наружный аппарат хорошо "зарабатывает". На это дело "чинуши", в том числе "члены партии", не только смотрели сквозь пальцы, но многие энергично добивались перехода на работу в налоговый подотдел. Откровенный цинизм доходил до того, что приходящих в финотдел нэпманов встречали возгласами "хлеб идет", что вызывало у всех присутствующих не возмущение, а поощрительный смех. Обо всем этом не могли не знать прежние возглавляющие финотдел работники, которые, пьянствуя вместе со взяточниками, покрывали их. Новые руководители финотдела, при которых взяточничество продолжалось, тоже сколько-нибудь решительных мер для оздоровления аппарата не приняли. Всего по делу финотдела привлекается 32 финансовых работника во главе с бывшим заведующим финансовым отделом, его заместителем и работавшим до последнего времени заведующим налоговым отделом. Кроме того, привлекаются 55 нэпманов-взяткодателей, выявленные взятки составляют 30 тыс. руб. Ряд других работников финансового отдела, не бравших взятки, но пьянствовавших и развратничавших вместе с вредителями и нэпманами, в том числе некоторые заведующие подотделами, покрывавшие все безобразия в финотделе, в настоящее время еще до чистки исключены из партии. Все они до настоящего времени не хотели понять совершенных ими перед партией преступлений и даже во время открытого разбирательства их дела партколлегией КК, не стесняясь большой рабочей аудитории, держали себя как "герои дня". Для всей этой сорной травы расставание с партией не было трагедией. Единственное, о чем они сожалели,- это о вольготном житье и хорошей службе. Экспертиза, работавшая по делу финотдела и проверявшая обложение по 44 фирмам, установила, что эти фирмы недообложены на 86,6% к собранной с них суммы налога. За 3 года недообложение этих фирм принесло убыток государству 1 964 939 руб.".

Но только этими делами ликвидация "астраханского нарыва" не ограничивалась.

"Во всех уже законченных следствием делах,- писал Любарский,- проходят свыше 200 человек и большое количество членов партии (около 45 человек), в том числе и рабочие, из которых большинство - со стажем 17-20 гг. Каждый день за тюремные решетки садятся вновь изобличаемые вредители, продававшие оптом и в розницу интересы партии и советской власти частнику и кулаку. Процесс очистки астраханского советского аппарата при помощи развертывающейся пролетарской самокритики ускоряется. Прокуратура, в делопроизводстве которой находится свыше 70 больших и малых дел, не поспевает очищать Астрахань от падали, купленной частником и кулаком".

После подобных разоблачений у масс уже не могло оставаться сомнений в том, кто виновен во всех бедах: частные предприниматели и купленные ими развратные чиновники. А ведь именно этого - ликвидации частных предприятий и, по существу, последних остатков частной собственности - добивался Сталин. После широко разрекламированной ликвидации "нарывов" и "гнойников" чистку чиновничьих рядов приветствовали повсеместно. А ведь именно этого - изгнания с руководящей работы всех сторонников оппозиции - хотел Сталин. Кроме того, госаппарат освобождался от старых революционеров и героев гражданской войны, которые пить умели гораздо лучше, чем управлять, а тем более четко и неукоснительно выполнять указания свыше.

Переключение же внимания масс на радующее сердце любого простого человека зрелище избиения чиновников помогло снизить напряженность, вызванную отсутствием хлеба. Так что Сталин, поставив всесоюзный спектакль с разоблачением злоупотребляющих властью развратников, смог добиться многого из того, что было необходимо для укрепления его собственной власти.

Что же касается обвинений в разврате, то они в ходе политической борьбы почти всегда срабатывали безотказно. Ведь они вызывают обостренный интерес у публики и практически всегда лишают обвиненного шансов на оправдание в глазах общества. Хрущев, например, избавился от соратников Маленкова в ЦК и идеологической сфере, организовав "дело гладиаторов". "Голый компромат" неплохо срабатывал в постсоветскую эпоху и вряд ли останется невостребованным в будущем.